Айдар Хамзин: «Борюсь за свое право заниматься музыкой»

Айдар Хамзин рассказал «Башинформу» о своих музыкальных предпочтениях, об уфимском детстве в семье народного артиста и о своём отношении к творчеству нашумевшего проекта «AY YOLA».

— Айдар, несколько лет назад ты переехал в Лос-Анджелес. Расскажи о своей творческой жизни на новом месте.

— Да, впечатления этих лет напитали мою жизнь, сделали ее такой пестрой. Изначально мы делали визу в США для участия в конкурсе в 2019 году. Срок визы истекал, и я решил приехать сюда пожить, попробовать свои силы. Я часто думаю: был бы я в Уфе, может, написал бы 50 песен, одна из которых сейчас выстрелила бы точно. Здесь мне часто приходится заниматься не творческими делами, чтобы держать голову над водой, как говорят американцы «keep your head above water», но я все ещё борюсь за свое право заниматься музыкой, честно и преданно иду по этому пути. Это мое призвание и я понимаю, что в этом я силен.

Ближайшее, что собираюсь выпустить — это башкирская народная песня «Бер алманы бишкә буләйек». Я её перевел на английский язык и будет круто, когда ее услышит американская публика. Интересно посмотреть, как народ будет реагировать на башкирскую музыку.

Интересно, что именно здесь, в Штатах, я начал в себя верить как в певца. Я занимаюсь баскингом — это выступления на улице. Выхожу на пирс Санта-Моники. На берегу океана полно туристов, и там я пою. Это очень сильно взращивает самооценку, потому что иностранная публика, где большинство американцы, очень положительно реагируют на мой голос. То ли я достиг какого-то определённого уровня вокальной техники, но ко мне подходят люди и говорят: у вас великолепный вокал, вы владеете голосом как инструментом, подписываются на меня в соцсетях. Я уже осознаю свою универсальность в том плане, что могу нравиться публике здесь.

— Живя в Уфе, ты работал звукорежиссером на телестудии «Тамыр» башкирского телевидения, писал музыку к спектаклям. Продолжаешь ли ты сотрудничать с нашими театрами и артистами?

— Да, особенно первое время после отъезда я продолжал получать заказы от «Тамыра» и других артистов. Потом я написал музыку к документальному фильму с историческими кадрами, посвященному Тура-хану. Открыли визит-центр будущего музейного комплекса, и на БСТ сняли фильм. Насколько я понял, им всё понравилось.

Ещё живя в Москве, я написал музыку для постановок российского хореографа Александра Могилёва — балета «Частушки, твою мать», а также для музыкально-театрального шоу «Разговор с душой. За гранью», которое стало режиссёрским дебютом Марата Башарова.

Сейчас у меня мало заказов из России, но я себя никогда не рекламировал как композитора, это всегда шло через какое-то «сарафанное радио», через рекомендации. Где-то за семь-восемь лет до моего отъезда у меня был пик — так много поступало заказов. А сейчас для музыкального оформления начали широко использовать современные технологии, искусственный интеллект.

Поэтому, возможно, для композиторов настало время менять профессию (смеется). Но это очень философский вопрос. Например, можно провести аллегорию между изобразительным искусством и появлением фотографии. Всё равно же художники как-то адаптировались. Но сегодня вероятность того, что многие саунд-продюсеры, композиторы или аранжировщики будут в растерянности, высокая. Это всё логично и предсказуемо, что люди моей профессии будут потеряны и немного дезориентированы.

— Какой музыкальный жанр тебе ближе?

— Мне нравится работать в жанре эпик, синематическом жанре. Голливуд — родина крутой синематической музыки в стиле экшен. И я тоже писал музыку такого плана для разных интро, например, саммита в Казани. Там была изобразительность, интересные эффекты, анимация, и нужно было музыкой описывать какие-то движения. Это очень интересно, и я бы в этом жанре с удовольствием продолжил работать.

Еще одним необычным проектом была музыка для проекта «Подводный мир» для Катара, где мне заказали ориентальную, восточную музыку.

Поныне продолжаю сотрудничество с проектом Cleverfolk, пишу им аранжировки (они, кстати, успели даже засветиться на Первом канале). Этот жанр мы называем фольктроника — синтезирование фольклора и электронной поп-музыки.

Меня в Уфе в семь лет отдали в среднюю специальную музыкальную школу, поэтому для меня скрипичное, симфоническое звучание — очень родное, авторитетное, авторитарное даже, мой мозг «испорчен» симфонической музыкой. Поэтому человек, который не уходил в глубокое музыкальное образование, имеет больше шансов выдать «народный поп-продукт». В моем случае я больше адаптирован под симфоническую музыку с элементами этнической музыки, я же с детства нахожусь в атмосфере народной музыки.

— Айдар, как раз собиралась спросить про твое детство в известной творческой семье. Как твой отец — народный артист Башкортостана Гали Хамзин повлиял на твое музыкальное развитие?

— Влияние точно было, само пребывание в семье народного артиста формирует определенное мировоззрение. В нашей семье была позиция, что творческий человек — это нормально, можно выбрать такую профессию. Отец отдал меня в музыкальную школу, он мне показал, что музыкант — вполне полноценная единица общества. Хотя в то время, в 90-е годы прошлого века, многие считали, что быть музыкантом рискованно, может не повезти, и нужно обязательно себя страховать другими профессиями.

Вспоминаю, как мы ездили с отцом, и я видел, как живут артисты на гастролях. Для нас каждая гостиница была каким-то сюрпризом, и часто неприятным. Но с другой стороны, интересна была постоянная смена локаций (в основном, конечно, это были сёла и деревни), каждый раз новая публика и внимание зрителя. Главное, что папа сформировал во мне мысль о том, что творчество — это главная идея жизни, этому можно посвятить жизнь.

А в остальном для меня папа был обычным папой, то, что он артист, я принимал как данность. Обычный папа, со своими достоинствами и недостатками.

— А из педагогов кто тебе запомнился?

— В Уфимском институте искусств я учился у Салавата Рафиковича Сальманова. Он настоящий педагог, его манера общения, ведения диалога, урока была очень информативной. Благодаря ему семь лет в институте были очень насыщенными. Еще я очень благодарен Лейле Загировне Исмагиловой. Она мне помогла, когда у меня не было средств платить за обучение в ассистентуре-стажировке, она была убеждена, что я должен продолжать обучение. Запомнилась как настоящая «звезда» Светлана Михайловна Платонова, мне очень нравился её подход, и манера немного crazy, например, она могла поставить оценку 0.

— С каким городом России ты мог бы сравнить Лос-Анджелес?

— Лос-Анджелес — своеобразный мегаполис, состоящий из нескольких городков. Он очень широкий, развернутый, дома 1, 2, 3, 4-этажные. Мы же привыкли, что города растут вверх, строят огромные муравейники, а тут в основном всё растет вширь, в этом плане он уникален. Он абсолютно разнообразный: есть и места, куда страшно зайти, потому что там бездомные, палатки, мусор на дорогах, а есть такие участки, которые выглядят как американская мечта, просто живи да радуйся. Особенно холмы, где люди живут в частных домах, у них Лос-Анджелес виден как на ладони.

Наверняка каждый участок похож на какой-то город России, но не в каждом городе России я был, чтобы сравнивать. Некоторые виды я бы сравнил с Горно-Алтайском. Есть северный пригород Лос-Анджелеса Глендейл — там живет много армян. И вот этот район как раз находится среди живописных гор, которые можно было бы сравнить с природой Белорецкого района.

— Так же как и в России, в США сплетено очень много разных культур. Это как-то влияет на твое творчество?

— Сама музыкальная культура Америки изначально складывалась под влиянием разных традиций. В ней слышны нотки Ирландии и Шотландии. Многие мелодии поп-музыки и кантри строятся на минорной пентатонике, которая стала характерной чертой американского музыкального языка. Интересно, что башкирская музыка тоже пентатонична.

Но хочу заметить, что я изначально рос под влиянием западной музыки, причем сплетения башкирской и западной. Папа певец, как по-другому? Мои родители всегда слушали башкирское радио, смотрели башкирское телевидение, и, естественно, это вошло в подкорку. В то же время все мои любимые песни, хиты 90-х годов — Ace of Base, Шер, еще папа ставил пластинки Стиви Уандера — даже в них можно найти ту же самую минорную пентатонику. Поэтому я бы не сказал, что я сюда приехал и мое восприятие в творческом плане поменялось. У меня уже было свое фундаментальное понимание, как звучит красивая музыка, и звучит она именно в ключе, характерном для американской поп-культуры.

— Быт и менталитет американцев сильно отличаются от нашего?

— Калифорния отличается, это своя особая Америка. Люди тут часто живут на своей частной территории, очень много отдельных домов, есть все условия для семейной жизни. Красивые лужайки, домики прямо призывают: живи здесь с семьей, собакой, детьми, пусть твои дети играют на лужайке.

Здесь тебе все улыбаются. Они просто в этом растут, это уже как рефлекс. Бывают ситуации, что я просто прохожу мимо человека на улице, и он может произнести: «Hey, how are you?» Необязательно у тебя должен быть какой-то ответ, это просто как привет. Но при этом они любят приватность, больше ценят свои границы.

Самое сложное — это язык. Мы изучали, конечно, английский, но то, как говорит преподаватель, как мы читаем, и то, как говорят американцы — большая разница. Сокращают слова, не сильно соблюдают дикцию и это создает препятствие в твоем движении в социуме. Ты двигаешься по жизни через людей, через язык, через коммуникацию, и когда она нарушается, ты испытываешь сильную дисфорию. Прошло три года, а я до сих пор часто прошу людей повторить заново. Хорошо, что почти в каждой сфере есть русскоязычный сотрудник.

— В Америке так много выходцев из России? Может, даже башкир там встречаешь?

— Не было ни дня, чтобы я не услышал русскую речь или из соседней машины русскую песню русского исполнителя. В Лос-Анджелесе очень большое русскоязычное комьюнити, поэтому некоторые живут там по 4-5 лет и могут не особо говорить на английском языке. Тут есть русские магазины, караоке, играем в мафию на русском языке, проводятся вечеринки для русскоязычных. Так что есть большой соблазн замкнуться в этом пузыре и приостановиться в своей адаптации.

Башкиры и татары тут тоже встречаются. Я недавно пел в ресторане, и одна из поваров узнала, что меня зовут Айдар, поздоровалась. Оказалось, она из Набережных Челнов, и мы немножко поболтали на родном языке.

Здесь в июне провели нереально крутой сабантуй. До этого они проходили как пикник, как праздник Кәкүк сәйе, тоже весело, но люди собирались сами. А этот Сабантуй получился очень многолюдным, активным, нетипичным для Лос-Анджелеса. На самом деле как будто немного попадаешь домой, когда общаешься с башкирами и татарами, такие встречи согревают по-особенному.

— Не могу не спросить у тебя, как у профессионального музыканта, что ты думаешь про феномен группы AY YOlA?

— Я хочу выразить радость, что некоторые мои стандарты были разрушены после того, как этот проект стал популярным. Это как раз та сфера, в которой я работаю — совмещение этники с башкирской музыкой, у меня есть похожие треки в таком же стиле.

Здесь сыграл роль комплекс. Опытный диджей Руслан Север, которого я знал еще в 90-е, когда меня еще не пускали в клуб по возрасту. Видимо, у него откликнулась какая-то идея, было вдохновение, наслушанность, и вот получился такой классный продукт.

Но всё-таки это не типичный для российской поп-музыки жанр. Они стали известны через рилс. Соцсети, медиа открывают дорогу музыкантам, которые имеют большой потенциал, и эта формула сработала. Видео сыграло большую роль. Адель — нордическая девушка, холодная, с элементами меланхолии, юная, поет очень глубокий текст под глубокие басы.

Но это круто. Если от всего отстраниться — крутой шаманский трек, который погружает и отходит от всех стандартов. У многих музыкантов поменялось мировоззрение, что нет гегемонии поп-стандартов, не нужно идти по каким-то шаблонам, писать хип-хоп, рэп и так далее.

Кстати, я как-то пел на Санта-Монике, и ко мне подошли казахи. Они не знали, что я «свой», и начали говорить со мной на английском языке. Я им сказал, что башкир, мы разговорились, и они упомянули про AY YOLA.

— По чему скучаешь в Башкирии? Может, это какое-то национальное блюдо или обычай?

— Да, я очень скучаю по кухне башкирско-татарской, по выпечке. Здесь нет такого, всё как будто слаще. Продаются печеньки, но такого явления, как пирожочек, почти нет. Еще я очень скучаю по супам, наваристым бульонам. Кажется, улюш называется, когда там картошка, мясо и лук. Еще баня и вся атмосфера, когда ты приезжаешь в деревню, где тебя накормят супом (я сейчас заплачу), где будут строго следить за тем, чтобы ты был сыт. А потом ты сходишь в баню и все тебя спросят: ну как? И всех очень волнует твоё мнение, как тебе была баня. А потом тебя там уложат спать, и ты утопаешь в этих мягких подушках и деревенской тишине.

Даже когда я жил в Москве, мне часто не хватало заведений с национальной едой, вкусными супами, где можно купить продукты, близкие именно к деревенской культуре питания. Мне этого очень не хватает, и когда я вижу у кого-то в историях теплые посиделки в деревнях, еду, деревенскую выпечку, у меня просто текут слюнки. Тут есть магазины с русскими продуктами, где можно купить борщ и супы. Но все-таки я, наверное, скучаю не только по самой башкирской еде, а тому, в каких условиях я употреблял эту еду. Наверное, можно сделать вывод, что я очень скучаю по башкирскому быту — я же упомянул и баню, и еду, очень скучаю в целом по атмосфере. Но при этом я понимаю, что, живя в Башкирии, я бы не ценил это всё так, как сейчас я это ценю.

— Спасибо за беседу, Айдар! Желаю тебе больше сотрудничать с родным Башкортостаном и даже вдали от родины быть проводником нашей богатой башкирской культуры!